КОНЦЕПЦИЯ ТРАНСФОРМАЦИИ ДУХА В «ТИБЕТСКОЙ КНИГЕ МЕРТВЫХ» И ЗАПАДНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Власова Мария Андреевна*,Кириленко Галина Георгиевна**.

Учение «Бардо Тхедол» (записано около 7 в. н.э.) можно рассматривать исключительно в комплексе с философией Ваджраяны, вызвавшей его к жизни. В европейской традиции этот трактат об «освобождении через слушание на уровне после смерти» с легкой руки редактора первого его издания У. И. Эванса-Венца стали называть «Тибетской книгой мертвых». «Книга мертвых» учит, как обрести освобождение после смерти. Эту книгу 49 дней над усопшим или куклой, символизирующей его, читают ламы, объясняя принципу сознания мертвеца[1]. Многие исследователи этой книги, в частности ее переводчик Лама Кази Дава-Самдуп, а также К.Г. Юнг и Тимоти Лири обращали внимание на то, что экзотерическое, прямолинейное толкование фактически учение обессмысливает, нельзя воспринимать его как предназначенное исключительно для мертвых. В связи с этим К.Г. Юнг утверждал следующее: ««Смерть — процесс, обратный рождению: рождение — это воплощение сознания, смерть — его развоплощение, но в обоих случаях сознание переходит из одного состояния в другое» [Юнг К.Г. Тибетская книга мертвых (психологический комментарий) // philosophy.ru: философский портал].

Тимоти Лири тоже считал, что речь в «книге мертвых» идет не о смерти физической, а о смерти в одном состоянии сознания и возрождении в другом, это и позволило ему использовать тибетское учение при проведении психоделических опытов. Кстати, «Тибетская книга мертвых» учит, что все, что бы ни увидел усопший – не больше, чем его галлюцинации, плод игр сознания.

В пояснительных записках к книге Лама Кази Дава-Самдуп указывает: ««Не стоит думать, что все умершие, в отличие от живых, испытывают в Промежуточном Состоянии одно и то же. «Бардо Тхедол» просто дает типичную картину, позволяющую представить то, что предстоит умершему увидеть или испытать после смерти» [Тибетская книга мертвых. Бардо Тхедол. – М.: АСТ, 2011 - С. 62].

Согласно «книге мертвых», путь от смерти к новому рождению проходит в три этапа, или, в терминах буддизма, путь этот лежит через три бардо (так называют промежуточные состояния сознания):

1. Чикхай Бардо (момент смерти)
2. Чёньид Бардо («явление мирных и гневных божеств», принцип сознания умершего переживает кармические иллюзии, галлюцинации по мотивам жизни усопшего)
3. Сидпа Бардо (суд и новое рождение; на суде присутствуют добрый и злой духи, родившиеся одновременно с усопшим, они перед лицом Бога смерти считают добрые поступки белыми камешками на весах, плохие – черными)

«Учение об освобождении через слушание» очень напоминает в основных пунктах учение Платона об анамнезисе, подробно изложенное им в десятой главе «Государства», несмотря на то, что в соответствии с выводами современной науки, заимствований подобного рода между древними греками и буддистами не было[2]. Этот факт заставляет нас предположить, что представления о смерти как трансформации духа должны быть закреплены в сознании в независимости от культурной среды и исторического времени. Причем здесь не имеется в виду смерть исключительно в физиологическом плане. Символическая, ритуальная смерть имеет в контексте нашего исследования ничуть не меньшее значение, поскольку все равно мыслится как переход от одной формы существования сознания к другой.

В обрядах посвящения и инициации древних племен и некоторых наших современников из Австралии, Новой Гвинеи и других стран нам удалось отыскать параллели с «Тибетской книгой мертвых». Изъятие неофита из привычной для него среды обитания символизирует момент смерти. Посвящение в культ тайного общества (знакомство с его мифологией, родоначальником, философским дискурсом) – «явление мирных божеств». Испытания, истязания и клеймение – «явление гневных божеств». Наконец, прохождение через Чрево Великой Матери и пост-обрядовая изоляция (часто со связанными руками и ногами и кормлением с ложечки) – новое рождение и выбор нового лона.

О кросс-культурности представлений о смерти и перерождении говорит и ставшая знаменитой диссертация В. Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки». В этом исследовании Пропп указывает на существование двух сказочных циклов. Первый из них тесно связан с обрядами инициации, а второй – с «примитивными представлениями о смерти». Причем, по замечанию Д. К. Зеленина, «Резкой границы между этими двумя циклами нет: подвергаемый обряду инициации юноша мыслится временно пребывающим в стране смерти, и наоборот, умерший, по представлениям примитивных народов, переживает будто бы то же самое, что переживал посвящаемый юноша: получал себе помощника, встречал поглотителя и т.д» [Зеленин Д. К. Отзыв о диссертации В.Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки» // Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1934-1954. – М.: Индрик 2004. –  С. 245].

Учитывая сходство представлений о смерти  символической и  реальной, мы проанализировали ряд авторских произведений, композиция которых позволила нам предположить, что речь в них идет о трансформации духа. Это «Алиса в Стране Чудес» Льюса Кэрролла, «Процесс» Франца Кафки и «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского. Оговоримся сразу, что мы ни в коем случае не собираемся утверждать, будто авторы произведений, рассматриваемых нами, писали о загробном путешествии или подразумевали нечто подобное. Поставить их в один ряд нам позволяет философская направленность и сходство композиции (герой оказывается вырван из своего привычного мира, проходит своеобразные испытания, в конце подвергается суду). Мы сознательно выбирали из всего литературного наследия произведения актуальные, многим знакомые, чьи авторы не были бы замечены в связях с буддизмом, поскольку нам было необходимо доказать кросс-культурную, архетипическую природу представлений о перерождении духа в новой форме.

В таком контексте выбранные нами для анализа произведения предстают как своего рода шаманские сказки, главным героем в которых является дух.

На то, что действие происходит после своеобразной «смерти»,  в каждом случае авторы указывают по-разному. «Моментом смерти» Алисы, например, можно считать падение в кроличью нору, особенно если верить в то, что выбор средства сообщения между «миром живых» и «миром мертвых» не случаен: «Кроличья нора  была больше  похожа на туннель,  который уходил  куда-то прямо,  без поворотов»[3].  Интересно и то, что в новом мире Алиса приобщается к пище его обитателей (об этой характерной для путешествия в «загробном» мире черте говорил Пропп). На протяжении всей сказки появляются мотивы перерождения и инициации, как, например, в стихотворении о рыболюбивом крокодиле, заманивающем рыбок в пасть, в «гонке за лидером», которую затеял Додо (в мультфильме Диснея эта игра сопровождается песней «Если ты бежишь по кругу, помни лишь одно: спереди иль сзади – это, в общем, все равно). Далее Алиса встречает мирных божеств (Шляпник, Мартовский Заяц, Чеширский кот) и гневных (Червонная Королева и ее свита). На суде в конце сказки Алиса понимает иллюзорность всего происходящего, обнаруживает, что казнить ее собирается колода карт. И пробуждается для новой жизни.

«Момент смерти» Йозефа К. – это арест, на галлюцинаторность всего происходящего указывает то, что все знают, как зовут К., все знают о его процессе. Кульминация романа – встреча с тюремным капелланом (кстати, именно они хоронили умерших заключенных). Капеллан неоднократно указывает К. на иллюзорность всего происходящего («Суд принимает тебя, когда ты приходишь, и отпускает, когда ты уходишь). Тут же в притче о»У врат закона» перед нами предстает сцена суда. «Добрый дух» - поселянин, стремящийся к Закону, «злой дух» - сам привратник, он же страж, чья единственная задача – не допустить поселянина во врата, предназначенные для него одного. Каппелан обращает внимание К. на то, что он слишком много ищет помощи у женщин. Эту же тему мы встретим в главе, обозначенной «Конец». Тут  К., уже с ножом в сердце произносит так, «словно этому позору было суждено пережить его»: «Как собака». Как утверждает Н.И. Никулин в своей статье, посвященной «Бардо Тхедол», «собака воплощает повышенную похотливость и чувственность. Она также, по тибетским народным представлениям, очень ревнива. Жизнь среди собак символизирует состояние чрезмерной чувственности» [Никулин Н.: «Бардо Тодоль» как памятник буддийской литературы. Буддизм и литература. - М.: ИМЛИ   РАН, 2003, с. 112-136] Однако это, скорее, не обвинительный приговор, а выбор нового места рождения. В свете таких догадок возникает вопрос: не являются ли «Исследования одной собаки» вторым жизнеописанием Йозефа К.? 

Раскольников «умирает», убивая старуху. Характерно то, что убивает он ее обухом, лезвием же – себя. Он это понимает уже значительно позже: «Я не старушонку убил, я себя убил». Перерождение подготавливает притча о воскресении[4] Лазаря. Еще одна деталь интересует нас здесь, а именно, тот факт, что Раскольникову (как, кстати, и Йозефу К.) никто не выдвигает прямых обвинений, он сам себя судит. Интересно, хотя и крайне логично, еще и то, что после суда он оказывается в ссылке (в точности как неофит в изоляции).

Таким образом, мы видим, что тибетский подход к смерти (или все же к перерождению духа, если следовать эзотерической трактовке) вовсе не уникален. Ту же концепцию трансформации духа мы можем обнаружить и в авторских произведениях, это позволяет нам говорить об архетипе трансформации духа и о том, что корни представлений о смерти заложены глубоко в коллективном бессознательном.

Список литературы:

1. Зеленин Д. К. Отзыв о диссертации В.Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки» // Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1934-1954. – М.: Индрик 2004. –  343 с.
2. Никулин Н.: «Бардо Тодоль» как памятник буддийской литературы. Буддизм и литература. - М.: ИМЛИ   РАН, 2003. - 534 с.
3.   Пропп В.Я. Морфология  волшебной   сказки .  Исторические   корни   волшебной   сказки. – М.: Лабиринт, 1998. - 512 с.
4.   Тибетская книга мертвых. Бардо Тхедол. – М.: АСТ, 2011. – 416 с.
5.   Юнг К.Г. Тибетская книга мертвых (психологический комментарий) // philosophy.ru: философский портал