info@aprobacia.ru
тел.:+7 989 669 15 15
info@aprobacia.ru
тел.:+7 989 669 15 15
Одним из особо продуктивных направлений в современной гуманитарной науке, в том числе и литературоведении, является изучение образов пространства. Оно зародилось одновременно в исследованиях как географов (например, Д. Замятин), так и литературоведов (например, В. Топоров). Опыт художественной литературы оказался тем фактором, который активизировал интерес к изучению образов географического пространства в культурной и гуманитарной географии. Это, в свою очередь, позволило создать новый опыт прочтения художественного текста, что обусловило активизацию интереса к пространственным проблемам литературного творчества. Сформировалось исследовательское направление, обозначаемое терминами «литературное краеведение», «литературная регионалистика», а в последнее время – «геопоэтика» [Введение… 2012].
В этом проблемном поле географов и филологов объединяет понимание того, что человек живёт не просто в физическом пространстве, а в пространстве семантически структурированном и образно оформленном. Мир, организованный таким способом – как произведение человека – это предмет и географии, и филологии. Общим методологическим основанием для подобного рода междисциплинарного взаимодействия становится понятие геокультуры как «процесса и результата развития географических образов в конкретной культуре» [Замятин 2002: 5]. Разрабатывая это понимание геокультуры, Д.Н. Замятин предложил использовать геокультурный подход не только в изучении глобальных геополитических процессов, но и по отношению к формированию культуры отдельных, локальных территорий. В результате уточнилось само определение геокультуры как «комплекса пространственных представлений, связанного с образами, с мифами, с идентичностью места или территории» [Ваганов 2012].
Интерпретируя пространство, и филологи и географы подходят к этому вопросу с разных терминологических и, отчасти, методологических позиций. Однако при определенной доле неодинаковости в исследовательских подходах, они имеют общие точки соприкосновения. В первую очередь речь здесь идет о семиотических подходах. «Культура заново структурирует пространство своего обитания, и представления о среде превращаются в знаковую систему. Область непосредственного соприкосновения культуры и географического пространства – слой семиосферы, знаками в котором выступают топонимы, гидронимы и собственно именуемые ими географические объекты. Эти знаки находятся в сложных поливалентных отношениях, к которым применимы основные законы семиотики и семиологии. Их референциальное наполнение представляет несомненный интерес» [Лавренова 2008:3].
Обращаясь к пространству, филология входит в сферу прагматики литературного текста. В этом отношении сошлёмся на размышление В.В. Абашева и А.В. Фирсовой о влиянии литературного текста на пространство: «Связывая сюжет, события и персонажей произведения с реальным местом, описывая его виды и детали, писатель изменяет само место. Он по-новому структурирует его, наделяет новыми смыслами, сообщает месту новую персонологию и событийность. <…> Понятно, что литературный текст конструирует идеальное символическое пространство, но, попадая в место-прототип, читатель пользуется художественным произведением инструментально, как своего рода путеводителем. В подобных случаях особенно отчетливо проявляется один из специфических аспектов прагматики литературного произведения – его картирующая функция [Абашев, Фирсова 2010: 98].
Поэтому присутствие образа географического пространства не сводится в художественном произведении только к системе пейзажей, образ географического пространства присутствует здесь и эксплицитно, и имплицитно. Так, в романе современного кабардинского писателя М. Эльберда «Страшен путь на Ошхамахо» образ географического пространства реализован уже в заглавии произведения: Ошхамахо – это адыгское название Эльбруса. Путь к горе, являющейся важнейшим локусом в северокавказском культурном тексте, предполагает художественное осмысление большого географического пространства (предгорья, альпийские луга, склоны горы, вершины горы, откуда виден «весь мир»).
Особое место в романе играют ландшафтные эпизоды. Одна из интерпретаторов творчества писателя З. З. Мизоева замечает: «Картины природы стали неотъемлемой частью повествовательного стиля Мальбахова еще в «Мемуарах старой собаки», получили важное эмоциональное содержание в первом романе писателя» [Мизоева 2011: 6]. Они становятся элементом повышения художественной достоверности описываемого. Следует также заметить, ландшафтные описания в романе «Страшен путь на Ошхамахо» решены в этноментальном ключе. «Подчеркнутый, акцентированный этницизм продолжает полностью обуславливать писательскую манеру, тематику, конфликт и идею его произведения» [Мизоева 2011: 6]. М. Эльберд стремится познакомить своего читателя с жизнью адыгов во всех ее подробностях, эстетическое допущение неизвестности этнического материала для воображаемого реципиента ощущается довольно явственно.
Надо заметить, что культурный ландшафт – явление, лежащее в том срезе семиосферы, где знаковые системы культуры оказываются напрямую связанными с географическим пространством в целом и его отдельными объектами в частности.
«Бытие культуры в географическом пространстве неотделимо от процесса символизирования среды (в его абстрактном, космическом или географическом аспектах), неотъемлемо присущего человеческому сознанию. Осмысление пространства имеет много уровней – от ассоциативного до сакрального. В результате складываются устойчивые представления о географических объектах или устойчивые культурно-значимые символы, имеющие разную степень пространственных коннотаций» » [Лавренова 2008:11]. Культура – универсальный объект семиотики, в настоящей статье рассматривается как субъект семиотизации географического пространства, выражающийся в наследуемых и постоянно возобновляемых «рамках», возникших в результате этого непрекращающегося процесса, истоки которого лежат в глубокой архаике.
Обратимся к прологу романа М. Эльберда (Часть предварительная. Хабар первый, напоминающий о том, что пути сокращаются хожденьем, а долги – погашеньем). События этого хабара, равно как и первой части романа, происходят в Кабарде в легендарные времена «Пасмурным весенним утром 896 года Хиджры (бегство (араб.). В данном случае — вынужденное «путешествие» пророка Магомета из Мекки в Медину в 622 году н. э. Эта дата считается годом основания ислама, годом, от которого польется мусульманское летоисчисление), или 1518 года от рождества Ауса Герги (иногда — Ауш Гер — так кабардинцы называли Иисуса «Греческого», то есть Христа), два всадника на усталых конях приближались к северо-западным пределам Кабарды» (Эльберд 1982: 3). Легендарность событий, которым будут посвящены первые главы романа, подчеркивается хронологическими разночтениями двух конфессиональных календарей. Два всадника, направляющихся к северо-западным пределам Кабарды, совершили долгий и страшный путь из Египта. Один из путников знатный египтянин адыгского происхождения, вынужденный бежать на родину предков, о которой слышал, но которую никогда не видел.
Вот как описывает М. Эльберд первую встречу Мысроко с родной землей: «А бородатый человек задумчиво смотрел вдаль, на противоположный берег. Если бы кто-нибудь мог (или осмелился) взглянуть сейчас в его большие светло-голубые глаза, то увидел бы в них постыдное для сурового витязя выражение тоски и боля, причудливо смешанное с чувством почти детского восторга. Сквозь полупрозрачную пелену легкого тумана можно было различить на другом, более пологом, берегу неширокую полосу пастбищного плоскогорья, местами поросшего мелкими деревьями и кустарником, табун лошадей, тусклый огонек костра и темную фигурку человека (Курсив мой – Л. К.)» [Эльберд 1982: 3].
В выделенном нами микропейзаже важно первое уточнение автора – «сквозь полупрозрачную пелену легкого тумана»: для приехавшего издалека путника родная земля лишь образ, навеянный рассказами родных и старинными песнями, исполнявшимися в те немногочисленные встречи, когда собиралась вся родня, осевшая в Египте.
Здесь необходимо внести историческую справку: черкесы в Египте большей частью являются потомками черкесских мамлюков, которые служили в армиях арабских халифов с IX века. История Египта средних веков тесно связана с адыгами (черкесами), так как черкесские мамлюки продолжительное время правили Египтом. Мухаммед Ахмед ибн Ийас аль Ханафи (1448—1524) — более известен как Ибн Ийас — египетский историк средневековья, мамлюкского (черкесского) происхождения, автор многотомной хроники «Диковинки цветов в событиях веков», которая есть самое значительное произведение египетской историографии кануна потери независимости, поскольку незадолго до его смерти Египет попал под многовековое владычество Османской империи. Его хроника охватывает историю Египта ровно за девять столетий — от возникновения ислама в 622 г. до 1521 г. События, происходившие до XV в., изложены кратко с использованием сочинений 37 авторов, современные же автору события описаны в значительной степени по личным наблюдениям.
Практически всех родных Мысроко потерял в связи с династическим переворотом. Отсюда такие, на первый взгляд несоединимые переживания – «выражение тоски и боля, причудливо смешанное с чувством почти детского восторга». Два, если не два с половиной века, адыги, оторванные от родной земли, жившие в ино-язычной и ино-земной среде, не позабыли ни своего языка, ни своих легенд. Так и Мысроко, переправившийся на другой берег горной реки, рассматривая окружающие место привала горы вспоминает кабардинские сказания и легенды, услышанные им в детстве.
«Пока мужчины сидели у костра, туман рассеялся, а небо постепенно очистилось от серых неприветливых облаков. Мысроко и Тузар впервые увидели Главный Кавказский хребет во всем его великолепии. С востока на запад, насколько хватал глаз, протянулась острозубая горная стена. Солнце еще не взошло, и лишь отдельные вершины, покрытые вечным снегом, были окрашены в нежные розовато-желтые тона. Но вот край солнечного диска приподнялся над восточной оконечностью горной цепи, и множество причудливо изломанных граней бесконечной утесисто-снежной гряды мгновенно вспыхнули ярко-золотистым переливчатым сиянием. Теневые склоны из тускло-серых стали вдруг чисто-голубыми, беспорядочные скальные нагромождения, незаметенные онегом, сменили черную окраску на оранжево-коричневую. А совсем рядом, наполовину возвышаясь над хребтом, словно полководец, вышедший из общего строя, уверенно и гордо возносил к небу обе свои вершины исполин Ошхамахо (Эльбрус) — Гора Счастья, как издавна называли его кабардинцы. С этой части пастбищного нагорья он виден весь — от гранитного цоколя до сверкающих ослепительным блеском, округлых, как девичьи груди, вершин. Казалось, Ошхамахо специально сбросил сегодня плотную облачную бурку, в которую кутался всю последнюю неделю, чтобы поразить своей величественной красотой двух суровых воинов, вернувшихся с далекой чужбины (Выделено мной – Л. К.)» [Эльберд 1982: 4] .
Думается, что в выделенном нами отрывке особую роль играют фольклорные аллюзии: образная система фольклорных песен помогает автору создать ландшафтную зарисовку в приподнято-романтических тонах. Таким же романтически возвышенным выглядит и герой первой части романа Мысроко: «Мысроко смотрел немигающими глазами на огромную гору, а губы его еле слышно шептали:
— Так вот ты какой, Ошхамахо... Нет, ни одна из старинных адыгских легенд, привезенных в Мысыр моими предками еще два или три века назад, не смогла тебя приукрасить... А какие горы и пастбищные склоны, какие чистые и щедрые реки, какие богатые леса... Даже Эдем я представлял себе более скромным, да простит мне Аллах мое невольное кощунство!» [Эльберд 1982:7].
Опираясь на знание родного фольклора, народных обычаев и уклада, писатель создает национальную картину мира. Многие исследователи северокавказских литератур подчеркивали, что художественный этнографизм помогает авторам показать значительные явления в жизни того или иного народа.
В художественных произведениях мы сталкиваемся с аналогами национальной картины мира. Художественный этнографизм – способ показа значительных явлений, включенных в жизнь народа. «Писатели уделяют немало внимания детальному воспроизведению народных обычаев и традиций, художественно исследуют национальное своеобразие и специфику векового уклада жизни горцев. Все это не только придает этнографическую окрашенность повествованию, но нередко становится конструктивным фактором в сюжетно-композиционной структуре произведений. Использование этнографии также помогает передать облик изображаемого времени, ценности героев, воссоздать национальные характеры, нравственно-этическую культуру народа» [Мизоева 2011: 12].
В пространстве романа автор не раз обратит внимание читателя на геокультурные образы Кавказа. Однако в Предварительной части мы сталкиваемся с художественным воплощением так называемого культурного пейзажа. Он представляет собой часть духовной нематериальной культуры, выполняя сакральные функции. «Легендарный ландшафт» — это квинтэссенция пространственных представлений, образов и символических систем людей разных исторических эпох.
Это выражается в том, что «легендарный ландшафт» создается путем наложения мифологического пространства на материально-духовную основу (территорию, материальную и нематериальную культуру, а также представления о территории на основе имеющихся знаний). В результате мы имеем дело с таким видом ментально-семиотических систем, как аллегорическая система (когда человеческие представления, взаимоотношения, стремления переносятся на ландшафт, и формируется «легендарное пространство», т.е. своеобразное «одушевление» реального пространства). В нашем случае речь идет об Ошхамахо – горе Счастья. «Даже Эдем я представлял себе более скромным, да простит мне Аллах мое невольное кощунство!»
Список литературы:
